Регистрация на сайте
Забыли пароль?
 
   
 

КРЕМЛЁВСКИЕ ХРОНИКИ




А. Карцев (108). Кремлевцы. Книга 1
. 12345 ...

Глава 1. О любви и ненависти

О своих предках по отцовской линии я знаю совсем немного. Знаю, что пришли они с Южного Урала. Что были казаками. А в середине восемнадцатого века осели недалеко от Москвы. Со стороны матери мои предки жили на границе нынешних Липецкой и Рязанской областей. Об одном из них есть упоминание в древних летописях. Он отличился на Куликовском поле, затем в составе посольства московского князя был направлен в Великую Орду. А после этого стал послушником у Сергия Радонежского.

Да, я действительно знаю о них слишком мало. Но одно я знаю точно. Среди моих предков никогда не было дворян и купцов. Почти все мои предки были хлеборобами. Или воинами. И даже если иногда уходили в монахи, то и там они оставались воинами. Потому что наши монастыри испокон веков были не только крепостями духа, но и хранителями народной мудрости и ратной доблести. Хотя и об этом мы тоже знаем не слишком много.

По воспоминаниям сестры моей мамы, Татьяны Ивановны Лушиной, мой прадед Паршин Даниил Лаврович и его супруга Пелагея Степановна жили в селе Тёплое Липецкой области (тогда Рязанской), Данковский район (Воскресенский). «Бабушка по матери была любимой снохой и любимой женой. Она была очень красивой. Дед ее очень любил. Всегда привозил ей жамки (пряники)». Прабабушка прожила девяносто лет. Прадедушка чуть меньше. Были они тружениками и всегда жили в достатке. У них было пятеро детей. И при жизни они застали тридцать двух внуков и примерно столько же правнуков.

Их дочь Анна Даниловна, родившаяся 2 августа 1903 года, тоже была удивительно красивой, в маму. Окончила гимназию (в то время это было хорошее образование). Многие местные парни засылали к ней сватов, но она вышла замуж за приехавшего после гражданской войны в их село Ивана Чуракова. Он был одним из «двадцатипятитысячников», коммунистов, приехавших создавать колхозы. Жить они перебрались в деревню Ясная Поляна (выселки из села Тёплое, названа так в честь Толстовской Ясной поляны). Он тоже был тружеником. Выводил новые сорта яблонь. Пахал и сеял наравне со всеми. Может быть, чуть больше, чем остальные. И колхоз, который создал Иван Васильевич Чураков, очень скоро стал одним из лучших.

Иван Васильевич был участником двух Всесоюзных сельскохозяйственных выставок в Москве (1939 и 1940 гг.). Этой чести удостаивались тогда не многие. За право участвовать в Выставке боролись миллионы колхозников и рабочих совхозов, тысячи агрономов, зоотехников, механизаторов. Выставочный комитет получил около 250 тысяч заявок о желании быть ее экспонентом.

В июне 1941 года он добровольцем ушёл на фронт. У председателей колхозов была «бронь», но он сказал, что «хлеб выращивать смогут и женщины, а Родину защищать – должны мужики». «Очень высокий он был, под потолок (выше двух метров ростом), и очень большой размер обуви у него был (48-49). Я его не помню. Мне (Татьяне Ивановне Лушиной) было два с половиной годика. Единственное помню, что остались после него здоровущие калоши, сделанные на заказ, и больше ничего. Когда он ушёл на фронт, Маше было два месяца, Кате – пять лет, Лёше – семь, Васе – девять, Ане – тринадцать».

Иван Васильевич был назначен командиром разведывательно-диверсионной группы, предназначенной для проведения диверсий в немецком тылу. Но в конце сорок первого года, когда немцы рвались к Москве, его группа в составе десяти человек получила задачу занять оборону в районе населенного пункта Зубово (посёлок недалеко от города Клин Московской области). И не допустить прорыва танков и пехоты противника к дороге Москва – Ленинград. Довольно смешная задача для группы в десять человек, у которых не было ни одного пулемёта, а из противотанковых средств – только несколько бутылок с зажигательной смесью. Они смогли поджечь только два немецких танка, и задержать немцев на несколько часов…

Из всей группы в живых осталось только три человека. Ранеными они попали в плен. С них сняли верхнюю одежду, разули и босиком погнали в сторону Зубова. Где загнали в церковь. Туда же немцы заставили местных жителей перенесли раненых красноармейцев из местной школы. В школе располагался пункт сбора раненых, который наши не успели вовремя эвакуировать.

Был страшный мороз. Пленных не кормили. Местные жители пытались бросать в окна церкви хлеб, но немецкие часовые их вскоре отогнали. Потом пришли немецкие танкисты. Они были обозлены потерей двух танков, взяли у часовых винтовки и около часа избивали пленных прикладами.

За первую ночь замёрзло больше половины пленных. Ещё одна ночь и с ними было бы покончено. Но на следующий вечер мой дед вместе с двумя своими товарищами обезоружил немецких часовых. На рассвете следующего дня они вышли к своим.

В тот же день наши отбили у немцев эту церковь. В живых там уже никого не было. Вскоре был освобождён и Клин. Мой дед несколько месяцев пролежал там в госпитале. Ранение и сильное обморожение долго не давали ему подняться на ноги. Из Клина пришло его последнее письмо.

В начале 1942 года, после выздоровления, моего деда направили на Калининский фронт. Точнее за линию фронта. А еще через пару месяцев пришло извещение о том, что Чураков Иван Васильевич пропал без вести. От него не осталось даже могилы.

(Шестьдесят пять лет спустя, благодаря создателям электронной Книги памяти obd-memorial.ru станет известно, что «гвардии красноармеец, стрелок 4-го гвардейского мотострелкового полка 2-й гвардейской мотострелковой дивизии Чураков Иван Васильевич был убит 4.08.42 г. в районе деревни Коршуново Ржевского района. Похоронен в деревне Коршуново». Ротный писарь ошибочно указал в похоронном извещении Воскресенский район Московской области вместо Воскресенского района Рязанской (Липецкой) области. Из-за этой ошибки 65 лет наш дедушка числился без вести пропавшим. Четвёртого августа 2007 года мы с сестрой Татьяной и двоюродным братом Геной Коледой поедем к нему на могилу).

После войны в селе Тёплом и в Ясной поляне был сильный голод. Вот что вспоминает о том времени тётя Таня: «У нас люди пухли и умирали. А мама помогала всем вокруг. Как жена бывшего председателя колхоза, она считала себя обязанной так поступать. Наварит, бывало, каши «гречневой». Что из мороженой картошки (весной собирали, осенью нельзя было, мыли, сушили, толкли в ступе, сеяли, – получались и мука, и крупа) и бидон молока нам даст. И идем мы, дети, то в одну деревню, то в другую. Почему мы выжили? Труженики были. Мама и вязала, и шила, и валенки валяла, и крыши крыла, и печки клала, и мыло сама варила, и т.д. И ни одного дня в колхозе на работе не пропустила. Без выходных. И огород был 40 соток, и дети малые.

В школьном возрасте мы зимой и снега-то не видели. Сидели всю зиму на печке – одевать было нечего. Когда мама с работы придет в обед (не на обед - обедать ей некогда было – скотина, дети), мы на несколько минут обували ее валенки (они нам были по самую попу), выходили в снег, где поглубже, и стояли в нем. Потом мама загонит домой (валенки нужны) – и мы опять на печку. Ничего все выросли, выучились.

Трудно маме приходилось. Однажды пошла она в лес за дровами, а за ней увязались два голодных волка. Она несла вязанку дров, а два волка шли по обе стороны строго на одном расстоянии. Она остановится, и они сядут и сидят, ждут. Она, с замиранием сердца, трогается, и они встают и идут. Так до дома дошли и убежали – не тронули.

Из двадцати домов, что были в Ясной поляне ушли на фронт мужики. И ни один из них не вернулся (через несколько лет от деревни не осталось ни одного дома). Когда немного полегче стало, мужики из Тёплого стали возить зерно и яблоки на базар. За двадцать пять километров. Мама с мешком яблок сидит всю ночь на дороге (чтобы их не прозевать), а они мимо проедут и не остановятся. Сами сидят на подводе, а наш мешок положить некуда. Приходилось маме брать тележку. Мы маленькие, маме помогаем, тянем эту тележку. А мужики «гогочат». Мужчины эти, многоуважаемые участники войны, издевались над нами, как хотели. Многие не могли простить маме того, что когда-то давным-давно она отказала им со сватовством. Считали её гордячкой. Ждали, когда она придёт к ним на поклон, за помощью.

Мама ни на кого не обижалась, ни от кого помощи не ждала. Но до самого последнего своего дня она ждала своего мужа. Верила, что он вернётся. Говорила, что «пропал без вести, не значит, что погиб». И любила его до самого последнего своего дня.

И ни к кому на поклон не шла. Как-то уж к старости ей пенсию должны были прибавить за отца, рублей десять. А она и не стала ничего оформлять. Говорит, что мне и этих пятидесяти рублей хватит. Одно время выделяли участникам войны ковры, бытовую технику и еще что-то. А те, которые погибли - ничего не заработали. А за отца на шестерых детей мама получала 75 рублей. После 60-го года это составляло 7 руб. 50 копеек. И никогда не унывала! Любила пошутить и повеселиться. И еще она была красивой и умной, и мудрой, и самой лучшей мамой на свете» (из воспоминаний Татьяны Ивановны Лушиной). Вот такой была моя бабушка.

Я застал её. И многому от неё научился. Хотя и до сих пор у меня не укладывается в голове, что она никогда не обижалась на то, что государство практически ничем не помогало таким, как она. И лишь где-то в глубине души была у неё всегда оставалась лёгкая грусть (не обида) от того, что фронтовики, семьи многих из которых она спасла от голодной смерти, никогда и ничем ей не помогли. Даже добрым словом. Возможно, она хотела от них слишком многого?

Второй мой дед, Егор Петрович, умер от ран 28 сентября 1944 года в деревне Токсино Клинского района. И похоронен на территории нынешнего Завидовского заповедника. Там где, не доезжая четырёх километров до Китенево, стоит красивая, старинная церковь

Вы спросите, горжусь ли я ими? Нет, не горжусь. Всё моё детство мне так хотелось, чтобы у меня были дедушки. С которыми можно было бы сходить в лес и на рыбалку. Просто посидеть у них на коленках и о чём-то поболтать. Нет, я не гордился ими. В детстве я их даже ненавидел. За то, что они не вернулись с войны живыми.

. 12345 ...